«Мирная жизнь Ильи Модестова отслужившего в ДРА без малого два года, началась далеко не мирным путем» – так начинается большая статья в газете «Вечерний Ленинград» от 21 сентября 1987 года. Называлась она ««Мы вас не знаем,» – такие бездушные слова, к нашему общему стыду, все еще слышат порою бывшие воины – интернационалисты».
В этой статье рассказывалось о том, какие препоны и трудности непонимания приходится преодолевать людям, прошедшим войну. С 1987 года прошло 20 лет, а статью об афганцах можно начинать с тех же слов: «мы вас не знаем».
А началась мирная жизнь 8 марта 1987 года, когда поезд привез меня с мамой из Москвы, где в 114 ОВГ я закончил службу в должности выздоравливающего после тяжелого ранения. Вышел из поезда я, конечно, в гражданке. Форма лежала в сумке, палочку я оставил в госпитале, как символ того, что я выхожу оттуда на своих ногах.
Ночь на неудобной полке и боковые места, где я просто не помещаюсь во всю длину, были утомительны. Выйдя на вокзале, мы решили взять такси. Но это оказалось не реально, там стояли очереди на несколько часов: непонятно зачем тогда такси…
Я смотрел на вокзальную толкотню вокзале, пытаясь почувствовать признаки родного города, но все было каким-то не таким, как раньше.
Изменился я, и все изменилось вместе со мной. Я чувствовал это везде и во всем и, главное, в оценках действий и своих, и чужих. Ходил я уже уверенно лишь изредка прихрамывал от усталости. Было во мне 75 кг, и вес не хотел дальше расти, так как еще не восстановились полностью функции кишечника. Со своей худобой и бледностью в 20 лет я выглядел на 15-16.
В госпиталях я привык к излишнему вниманию, к тому, что меня везде контролируют и от контроля этого хотелось избавиться. В госпитале кормили, одевали и вообще о быте мы не задумывались: нас оберегали, что не говори.
А теперь мне пришлось ехать в метро, где на тебя ни кто не обращает внимания, толкаются, пихают локтями и никому нет дела до того, что тебе плохо или началось головокружение.
До армии я учился в ПТУ-115 Ленметрополитена, а потом год работал в депо «Северное», но в эту поездку я возненавидел метро, как потом и весь общественный транспорт. Эти поездки очень долго были для меня настоящим испытанием тела и духа.
Мне казалось, что когда окружающие узнают, что парень с войны пришел, они будут по-другому относиться.
Через день я по предписанию пришел в военкомат, который меня почти два года назад торжественно отправлял в Псковский ВДП. Придя туда, я занял очередь в окошко на оформление документов, а пока решил зайти к майору, который меня отправлял на службу и рассказывал нам, что призывники для него как дети родные…
Встретил я его в коридоре. Он прошел мимо и, когда я его остановил и сказал что пришел из армии, он ответил, что окно регистрации на первом этаже...
Стоял в очереди на регистрацию я в подавленном состоянии. Как же так, ведь где если не в военкомате должны знать и уважать людей пришедших с войны!
Минут 50, я провел в раздумьях, пока не подошла очередь. В окошке сидела молодая девушка и, подавав ей документы, я подумал, уж тут-то я покорю ее своим героическим прошлом. Взяв документы, посмотрев на них, она задала вопрос, глупее которого, с моей точки зрения, быть не могло: «Что это вы мне даете?!».
Я ответил, что это мои документы.
Девушка пропищала фальцетом: «Да где вы взяли такой военный билет?!»
…Я, конечно, не знал, как должны заполняться военные билеты и, видимо, те категории и коды были редки в употреблении, но ведь с этими документами я прошел пять госпиталей и мне не задавали таких вопросов. Правда, были некоторые мелочи. Где-то я числился как сержант, где-то, как старший сержант, а в билете стояла последняя запись «младший сержант».
Получилось так, что «военник» у меня был не полностью заполнен и еще вместо записей, которые обычно пишут в Союзе, стояли какие-то коды. Я стоял у окошка и повторял: «Там все написано, я ничего не могу добавить», - ведь с нами постоянно поводили беседы о том, что враг не дремлет, мы давали подписки о не разглашении военной тайны, о которой, впрочем, я лично ничего не знал. Да и вряд ли кто-то из наших ребят знал что-то подобное.
****
Девушка, принимавшая бумаги, так эмоционально реагировала на мои документы, что подошел дежурный офицер и поинтересовался, в чем дело.
«Да, вот тут у мальчика с документами не порядок, что с ним делать не знаю!», - ответила она…
Мимо шел военком. Взяв мои документы, он мельком на них взглянул и предложил подняться с ним в кабинет. Он распорядился, что бы все мои бумаги принесли к нему. Пока мы шли к кабинету, он очень внимательно рассматривал одну из моих справок. Зайдя в кабинет, он, глядя на меня, сказал: «Жив и то уже хорошо!».
Тут пришла девушка из приемного окна и принесла конверт из плотной бумаги, где хранилось мое личное дело, взяв документы, военком сказал: «Это - Афган».
Девушка покраснела, извинилась, глядя куда-то в пол, и вышла.
С военкомом мы разговаривали около получаса.
Я задал ему вопрос: «Война идет уже восемь лет, а тут о ней никто не знает?».
Он подтвердил, что это так, и сказал, что скоро, по его мнению, все это выйдет наружу, и я понял: никто не знает что с этим делать. Меня попросили не информировать окружающих о том где я был, говорить, что я покалечился в автоаварии...
Я знаю парней, которые раньше меня были в Афгане и потом до 87 года рассказывалии об авариях.
С одним таким человеком в г.Петрозаводске я был знаком год, а раскрылся он, когда мы встретились в лечебнице в Анапе. Так получилось, что я вернулся назад в период, когда уже было можно говорить правду о войне, но все-таки чуть-чуть нельзя…
Военком оказался неплохим мужиком. Но армия есть армия, и он попросил соблюдать информационную дисциплину, так как «люди не готовы к приему такой информации».
«Тебя будут считать просто больным на голову и избегать», - сказал мне он.
Конечно, военкому до пенсии оставалось недолго и двадцать пять лет службы научили его стратегически думать, но я-то ничего этого больше не хотел.
Я подписал все положенные документы, в том числе и о получении наград (документы оказались в военкомате раньше меня) и мы договорились, что награды мне вручат позже, по случаю какого-нибудь праздника в торжественной обстановке…
Всю дорогу из военкомата я думал о разговоре с военкомом. Забегая вперед, скажу, что он ко мне относился очень лояльно и в дальнейшем. То, что я действительно оказался как бы между двух правд – настоящей и советской, я тогда не очень понимал. Общество уже кипело и роптало, но абсолютно было не готово принимать информацию которая пугала своей полярной непохожестью на то, что мы были приучены раньше.
На это непонимание я натолкнулся в первую очередь в отношениях со своими родственниками…
Но обо всем по порядку. Придя домой из военкомата, я порылся в старой одежде и нашел там кое-что вполне пригодное. Жили мы не богато, и вещизмом не страдали. Конечно, было желание модно одеваться и выглядеть хорошо, но смыслом жизни тряпки не были. Те деньги, которые удалось маме скопить да еще взять в долг, были потрачены на мое лечение, переезды и т.д.
Маме приходилось ездить в Москву из Ленинграда, жить в Москве, практически во всем себе отказывая, но все равно сбережений хватило ненадолго. Ведь у меня еще младшая сестра подрастала. По физическому состоянию я работать пока не мог.
Да, честно говоря, и не знал я за что браться...
Еще в госпитале мне сказали, что по обращению в поликлинику по месту жительства, мне дадут 1 или 2 группу инвалидности и пенсию. Как все это просто и по-человечески звучит и выглядит в простой фразе. И как унизительно и бесчеловечна эта процедура на самом деле…
Мои слова подтвердит любой, кто хоть как-то соприкасался с получением группы инвалидности.
Наверное, просящий на паперти чувствует себя менее униженным, ему не нужно доказывать, что он не верблюд.
За последующие 15 лет я научился общению в кругах благораздающих, научился все их действия опережать на шаг вперед, но на это было затрачено больше внутренних сил и нервов чем за весь период войны.
Ну, а пока мне 20 лет и я только что прибыл из госпиталя после тяжелого ранения и мне надо встать на разные учеты и в поликлинику в том числе.
Ну, в поликлинику так в поликлинику. Дежурный врач сказал, что если у меня нет обострений, то тогда надо на ВТЭК и отправил меня в регистратуру.
Там мне задали вопрос: «Кто вас будет представлять на ВТЭК? Вы у нас не лечились...»
Было задано еще много очень специфичных вопросов, на которые я смог ответить, наверно лет через пять хождения по разным мед. организациям.
Тогда вся эта патетика поставила мой неподготовленный разум в тупик. Болтовня закончилась тем, что мне дали адрес ВТЭК моего района и сказали, что представлять меня должна организация, в которой я лечился.
Помещение ВТЭК нашего района было почему-то в другом районе и не очень близко. В районном ВТЭК, выслушав меня, после некоторых колебаний и созвонов с кем-то по телефону мне вежливо сказали, что я не их клиент, что они такими категориями не занимаются. Дав мне адрес городской ВТЭК, посоветовали попробовать съездить туда...
В городской ВТЭК я просидел в очереди часа полтора и, наконец-то, попал к какому-то клерку. Те, кто захаживал в подобные организации, знают гнетущую атмосферу, царящую там, эта атмосфера из любого здорового человека сделает больного.
Посмотрев мои документы, справки, диагнозы, мне задали интересный вопрос: «А где больной?»…
Я ответил, что это я, и на лице у читающего появилось нескрываемое удивление. Листая дальше мои бумаги, он бубнил себе под нос, что с таким диагнозом не живут, а если и живут, то не ходят…
Сидя рядом, я чувствовал, что мои внутренние силы куда-то испаряются, и все то, что я слышу, не вселяет в меня уверенности и жизнелюбие. А ведь было еще мотание по городу, по всяким организациям и все пока без толка...
На тот момент у меня был только паспорт и кипа мед. справок и, конечно же, я пока не имел никаких удостоверений по категориям льгот.
В общем, хождение по подобным заведениям в течение двух недель никакого результата не дало, и мама позвонила родственнице, которая работала в Военно-медицинской академии и попросила найти кого-нибудь, что бы получить консультацию, как нам поступать и что вообще делать дальше.
На следующий день родственница перезвонила, и я поехал в Академию. Там, посмотрев мои документы, сказали, что все в порядке, только нужен еще один документ из госпиталя и что удивительно, как меня без него выписали. Прямо при мне они позвонили в военкомат и выяснили, что этот документ в военкомате подшит к делу как обоснование моего прихода из армии.
Посовещавшись, решили что копия, заверенная военкоматом, и будет недостающим документом. В нем как раз и говорится, что я ничего не придумал, что все было на самом деле и перечислены все госпиталя, в которых я находился.
В военкомате из-за отсутствия машинистки копию пришлось писать от руки самому. Это занятие у меня заняло почти полтора часа, так как в тексте были сплошные медицинские термины, причем оригинал был тоже написан от руки и надо было еще понять, что к чему.
Вооружившись новым документом, я снова начал свой поход по инстанциям. Да, бумага производила впечатление, но все под вежливым предлогом опять перенаправляли меня по кругу. Они не знали, к какой категории меня причислить.
Ранение военное: идите к военным, а те определяют, что я гражданский, не кадровый, значит - в собес…
Выручила опять родственница из Академии. Я, как родственник работника Военно-медицинской академии проходил представление во ВТЭК. Врачи академии с интересом изучали мою историю ранения. Некоторые анализы и рентгеновские снимки я делал в других организациях. Врач рентгенолог, описывая мои снимки, затемнения в телах позвонков в местах компрессионных переломов, определил их, как туберкулез позвоночника, и, когда я забирал снимки с таким диагнозом, у меня в прямом смысле подкашивались ноги.
Слава Богу, этот диагноз не подтвердился. Было сделано нормальное описание в госпитале, которое имело отношение к военно-полевой хирургии.
В общем, три недели меня обследовали и собирали бумаги. Все это время, я чувствовал внутреннюю ненависть к происходящему. Вот все очевидно: война, ранение, все бумаги собраны… Почему я, человек занимавшийся два года делом для государства, теперь этому государству в лице разного ранга клерков должен что-то доказывать?
Все бумаги, награды и израненное тело - все в наличии без обмана. Почему не дают то, что положено?
Почему нужно ожесточаться на своих соотечественников и искать правду окольными путями?
Почему меня, боевого Гвардии сержанта ВДВ, награжденного орденом Красной Звезды и другими медалями, выжившего после тяжелейшего ранения, воспринимают, как убогого просителя?
Почему меня, человека с превосходным здоровьем до службы и старающегося всеми путями вернутся к нормальной жизни после ранения, ставят в один ряд с инвалидами детства и другими категориями?
Какая разница между молодым и пожилым, если они оба ветераны и инвалиды войны? Злость на эту бездушность накапливалась постепенно…
Все это подкреплялось практически полным отсутствием каких-либо денежных средств.
Покажите мне закон, где написано, что человек прошедший все то, что я прошел, должен существовать, именно существовать и сидеть на шее у матери.
Не забывайте, ведь нас учили брать, а не просить.
Так проходили первые месяцы моей мирной жизни, а в душе зрело ощущение выхода на новую тропу войны - за выживание в обществе и определение своего места…
По традиции, моя мама собрала родственников по случаю моего возвращения из армии. Конечно, они что-то знали о том, что я ранен был и, приходя, задавали все один и тот же вопрос: «Как здоровье?».
Я чувствовал, что интерес к моему здоровью - это чистейшей воды соблюдение нормы вежливости. Их удивлял мой худой и несоответствующий облику десантника вид. Общаясь с ними, я понимал, что между нами огромная пропасть, но в начале не осознавал, в чем именно она заключается.
Они задавали какие-то праздные вопросы, не имевшие к моей службе никакого отношения, а когда я брал инициативу, начинал им что-то рассказывать, то они вежливо улыбались и уходили в сторону, считая, что я говорю неправду. При этом я вообще практически не касался войны, рассказывая о бытовых подробностях службы.
А один родственник, офицер, подполковник потрогал мои худые руки и с усмешкой на лице сказал: «Для десантника маловато будет, подкачал бы!», - и продолжал дальше разговаривать с родней.
Я на них смотрел и думал, взрослое же поколение, блокадники, должны по идее иметь уважение к прошедшим войну…
В дальнейшем я понял, что они абсолютно не представляли, какая там идет война и что пришлось пережить мне и таким же парням, как я. Им было не понятно, как в Советской армии могут быть вши, как могут погибать солдаты, как безграмотно и глупо порой действует руководство нашей страны. В конце нашей встречи у них сложилось определение в мой адрес: «врун и болтун».
Еще посещая родственников в Москве, я напоролся на непонимание. Тогда разговор зашел о детях, там как раз родился ребенок. В общем, я произнес фразу о том, что здесь детей рожают, а там убивают, после чего мне все высказали свое «фи», а я ведь только отвечал на их вопросы.
Так как я был из мужчин-родственников самый молодой, на меня стали мало обращать внимания и вскоре вообще дистанцировались.
Я никому не хотел ничего плохого и говорил только правду.
Пройдет время и эта правда еще в более жестком варианте будет подаваться на каждом углу, это даже войдет в норму и общество будет каждый раз требовать чего-нибудь «погорячее».
Настанет момент, родственники сами будут искать встречи со мной для того, чтобы обсудить некоторые вопросы, как с человеком владеющим информацией.
Но тогда им неинтересно было знать даже за что мне давали награды, а ведь у меня у одного из всей родни после деда были боевые награды.
Многие так и не видели меня с полным набором наград, а некоторые увидели это на концертах, где я выступаю в форме. Это сейчас общество вчитывается и вдумывается в то, что я говорю и пишу, потому что это правда, а тогда я был не нужным звеном в этом самом обществе.
Да и сейчас, когда уже созданы Союзы ветеранов, и все знают, что война была и что есть люди, которым нужна реальная помощь для адаптации в обществе, многие закрывают на это глаза. Им удобно думать, что проблем нет.
В те годы моим старшим двоюродным братьям рекомендовалось меньше со мной общаться - как бы плохому не научил…
До службы я занимался кроме спортивных секций еще и бальными танцами. Я возобновил занятия, но не для того, чтобы занимать места на конкурсах, а чтобы восстанавливаться.
В Москве родственники, которые работали в Большом театре, подарили мне корсет, который я приспособил для поддержки спины. Пользовался им около полутора лет, пока не накачал спину. Денег катастрофически ни на что не хватало. Сил и здоровья не было. Общество не принимало меня таким, каким я был, а врать самому себе после того, что я прошел, я не мог да и не хотел.
Обязательно хочу выделить, то как моя мама, которая, конечно, тоже не со всем соглашалась в моем поведении и в словах, самоотверженно боролась за мою жизнь и в детстве, и в юности, и продолжает делать это сейчас. Я преклоняюсь перед своей мамой и никогда не устану произносить эти слова. Любая книга и любая мной написанная строка посвящается в первую очередь ей - Модестовой Лидии Ивановне, моей маме.
У нас очень любят говорить, что те, кто приходят с войны, идут прямой дорогой в бандиты. А вот представьте себе бойца, который в составе своего подразделения воевал, которому, приходилось отвечать за возложенную на него работу по защите рубежей Родины и которому обещали за это достойную жизнь и уважение. Теперь он без денег, без дела, гоняют его по инстанциям, чтобы он доказывал что-то… И все, что он говорит, воспринимается как бред всеми даже родственниками.
В жизни все уже распределено без него, и ему нет там места. Его дальнейшую судьбу решает какой-то ВТЭК, где сидят зажравшиеся от спокойной жизни дяди и тети, которым не стыдно лениво повторять: «Что это вы такой нервный? Это вас плохо воспитали... Да и взгляд у вас ненормальный, взгляд убийцы…».
Честно скажу, порой приходила в голову мысль дать по верх голов хотя бы очередь из «калашникова», а потом узнать, не испортились ли у них работа желудка и характер.
Да, выделялись целые корпуса в санаториях и домах отдыха для так называемой «реабилитации», куда отправляли афганцев и чернобыльцев. А администрация и персонал хватались за головы, не понимая, что им делать с собранными в одном месте «отморозками», даже если те оставались трезвы...
Я не буду давать оценку поступкам тех, кто пытался насильственными методами приводить «контингент» в порядок. Все это, по большому счету, зависело отданной установки, от отношения государства к проблеме… Но ведь при любых установках находились люди, которые по человечески относились к нашим проблемам, огромное им за это спасибо.
Конечно, были и пьяные драки и бессмысленные поступки, был и бравурный кураж для самоутверждения.
Но ведь все эти компоненты присущи молодежи в любые времена, они присущи даже тем, у кого, по мнению общества, с психикой все в порядке. Что, никто из вас не наливал кровью глаза по пьяни, когда оскорбят и нахамят?
А вот теперь, представьте, что человека два года и более натаскивают как собаку на команду «фас» и он все воспринимает буквально, и реагирует на угрозу без предупредительного выстрела вверх.
И еще представьте, что у этого человека копится огромное количество невысказанных обид и непонимания. А еще этот человек получил тяжелые или легкие контузии и ранения, которые тоже не укрепляют психику.
Да, я согласен, такие люди опасны для спокойного общества, но ведь это общество сделало их такими и ничего не предприняло, что бы вернуть их в нормальное состояние.
Много статей и рассказов было написано про то, какие «афганцы» плохие и взрывоопасные, а где хоть одна статья или заметка о том, почему они такие, от чего произошло изменение восприятия действительности, чем живут, какими мыслями, как обществу придти на помощь этим людям, которые отработали на его благо, когда это было нужно. Не сделано ничего.
Жалкие крохи внимания от государства реализуются крайне уродливо, однобоко и вызывают раздражение, поскольку воспринимаются как подачки. Отсюда и агрессия в разных видах.
***
Благодаря активным действиям врачей из Военно-медицинской академии меня выставили на ВТЭК с положенным набором документов, которые пришлось собирать 2,5 месяца. Придя на комиссию (дальше как-нибудь опишу всю процедуру подробно), я снова оказался (по ощущениям), среди тех, кто меня тихо и воспитанно ненавидел.
Мне 5 лет доводилось ежегодно встречаться с ними и через несколько лет я уже выработал иммунитет, но первая комиссия произвела на меня чудовищное впечатление своим цинизмом и бесчеловечностью.
Хорошо, что перед этим один человек – инвалид – объяснил мне, как себя вести и как воспринимать все то, что там говорят.
В комиссии привыкли, что у них все чего-то просят, я не просил, и тогда мне предложили 3 группу и курсы бухгалтера. Я не очень понял, о чем это они, но твердо сказал «нет», поскольку мне до этого врачи говорили о 1 или 2 группе. Да и бухгалтером я быть не собирался.
Возможно, я сказал им то, что они слышать не хотели. Произошел маленький скандал. Дело закончилось второй группой, курсов мне не предлагали. Наконец-то получив розовую справку, я поехал в собес и занял очередь в кабинет к инспектору. Настроение было с одной стороны радостное, а с другой - надо было брать приступом собес.
И еще меня раздражала цена всех действий при получении справки по инвалидности.
Надо отдать должное инспектору собеса Петроградского района. Увидев те бумаги, которые я принес, она первая за все время поинтересовалась, как же я без пенсии живу, ведь нужно было подождать месяц или полтора, пока документы пройдут все инстанции. Приняв документы, она предложила зайти через неделю, чтобы забрать кое-какие уже готовые удостоверения или все, если успеют выписать. Придя через неделю, я получил удостоверение Инвалида Великой Отечественной войны.
Да, именно так оно и называлось, других удостоверений для нашей категории просто не было.
Из-за названия этого документа было множество разных казусов, и оно действовало на многих в моих руках, как красная тряпка на быка.
Так же я получил удостоверение Персонального Пенсионера Республиканского Значения. Был прикреплен к столу заказов для привилегированных членов общества, где по привилегиям передо мной стояли только Герои Советского Союза.
Так же меня определили в поликлинику для ветеранов.
Такая вот связь между войнами не только в поколениях, но и в бумажном абсурде. Пенсию мне определили по тем временам приличную, т.к. средний заработок до армии (я работал слесарем подвижного состава в метро) у меня был большой.
Правда, деньги я получил только через полтора месяца. Только на шестой месяц своего пребывания дома после службы, я, получив пенсию за пять месяцев, первый раз облегченно вздохнул.
Большая сумма ушла на погашение долгов, а так как мы не привыкли барствовать, то эти деньги для нас были очень серьезным подспорьем. На майские праздники мне позвонили из военкомата и сказали, что планируют вручать награды.
Наконец-то они пришли в военкомат.
Медали отдали торжественно в военкомате, а орден Красной звезды вручали на крейсере «Аврора». Там себя я чувствовал очень неуютно, кроме меня давали еще «Звезду Героя» какому-то парню, тоже афганцу из БАПО (батальон агитации и пропаганды), не знаю кого он там наагитировал, без единого ранения и войны-то толком не видев, мы с ним разговаривали минут двадцать. Да и работу мы их знали, разве что они подчинялись «особистам». Ну, это уж у кого как масть легла.
Недавно приезжала моя родня из Иркутска, и племянницы попросились посмотреть «Аврору». Там на стенде я увидел фотографию с этого сборища и показал племянницам себя среди прочих.
Жизнь продолжалась. С полученными удостоверениями, пенсией, и другими льготами, стало немного проще, но только в бытовых вопросах. Дальше тоже были льготные радости: удалось письмами в правительство выбить квартиру и машину, все это шло постепенно. Оставалась одна проблема, самая сложная – психологическая адаптация в обществе.
***
Моя книга на этом не заканчивается. Это только начало формирования и выстраивания отношения с обществом. Предстояло не одно десятилетие, для того, что бы понять, адаптироваться и занять свое достойное место и стать полноценным и полноправным членом этого общества. И сделать при этом так, чтобы оно еще и прислушивалось к тому, что говоришь, пишешь, думаешь...
